Главное, что надо знать о книге «Памяти памяти» Марии Степановой, — она очень, просто ослепительно красива. Как туман над рекой в августе, как тихий июльский дождь, как закат над морем. Это разновидность той неизбывной, безответной красоты, которую так хочется во что-то воплотить, но почему-то подходящей формы не находится.
Прекрасен и благороден сам замысел — отдать долг памяти своим предкам, увековечить, обессмертить уже одним только творческим усилием, самим намерением узнать, кто они были. Перед нами трудолюбивое желание исследовать прошлое, пройти по следам, «влезть под кожу истории». В этом желании есть нечто монашеское, религиозно истовое. Это похоже на некий род епитимьи, добровольно возлагаемой на себя автором, который получает что-то вроде мучительного удовольствия от своих хлопот и неизбежных житейских тягот, следующих за возложенным обязательством. Получившийся результат впечатляет: более четырехсот страниц убористого текста плюс премия «Большая книга». Можно сказать, что замысел успешно воплотился в жизнь. Но есть нечто такое в этой книге, что заставляет ощущать себя слушателем Вагнера, который любил проделывать такие шутки со своими поклонниками: начать музыкальную фразу, бесконечно повторить ее в разных, все более нагнетающих ожидание вариациях и… ничем не закончить.
Книга начинается историей Галки, родной тети автора, сестры отца. Даже не историей, а ее финалом — одинокой замкнутой старостью погруженной в себя женщины, ведущей дневники. Автор сразу обозначает цель своего интереса к этой если не совсем посторонней, но все же далеко не близкой женщине. Эта цель может претендовать и на большее. Собственно говоря, речь идет о смысле всего этого многотрудного действа по изучению и облеканию прошлого в плоть художественного замысла. Зачем все это? Для того, чтобы увидеть овал. «В одной книге про устройство мозга я вычитала, что для того чтобы осознать в человеческом лице лицо, чтобы его как лицо опознать, необходима не столько совокупность черт, сколько овал, — пишет Степанова, — Без овала никак не обойтись: он — то, что ограничивает нашу историю, то, что собирает ее в умопостигаемое единство. Овалом может быть сама жизнь, пока продолжается; или, уже постмортем, связующая линия рассказа о том, что было». И читатель полностью согласен с этой исследовательской интуицией. Да-да, думает читатель, давайте будем вместе искать овалы этих «лиц необщих выражений», давайте исследуем прошлое на предмет связующих линий. Намерение прекрасное и благородное! У этого намерения есть только один недостаток, который тут же и демонстрирует автор, оно, увы, обречено на провал, оно, как выясняется, неисполнимо.
Как только автор вкупе с читателем совершает все необходимые моральные и технические приготовления к действу и вот уже готов положить на ладонь чистую и голенькую чужую душу, вынутую из дневников Галки, что-то начинает идти не так, заговор оказывается неверным, и душа вовсе не собирается выскакивать навстречу зрителю. Читателя, как и автора, постигает