Каждый вечер четверга главная проезжая улица городка Герцег-Нови становится пешеходной. Некоторые держат в руках свечи и иконы, впереди кто-то несет хоругви, а двое молодых людей тянут тележку с огромной комбиколонкой для дискотеки. Она мигает яркими цветными лампочками, разливая витиеватые византийские песнопения. Возглавляют процессию два священника. Река людей плавно движется через город.
Время от времени все начинают скандировать: «Недамо светине, недамо светине», что значит: «Не отдадим святыни». Примерно каждые двадцать минут процессия останавливается, служится молебен, священник говорит проповедь. Публика преимущественно приличная и мирная на вид, за исключением горстки крепких парней, смахивающих на футбольных фанатов. Гораздо больше женщин с детьми, пенсионеров и обычной молодежи. Да тут весь город! По крайней мере не меньше половины. Доносятся обрывки речи священника, он почти кричит в микрофон:
— И пусть они знают, что мы против этого их закона — я бы даже сказал, антизакона, — будем до лета ходить с шествиями, до осени будем ходить, и всю жизнь будем ходить, если надо будет! А потом и наши дети наше дело продолжат…
Началось все накануне Нового года, когда парламент страны большинством голосов, выгнав за двери просербскую оппозицию, принял закон «О свободе вероисповедания и убеждений и правовом статусе религиозных общин».
Неделимая благодать
Если объяснить его вкратце, закон предполагает изъятие собственности канонической Сербской православной церкви (СПЦ) на территории Черногории и передачу ее во владение малочисленной самостийной Черногорской православной церкви, не признанной ни одной из канонических поместных церквей. То есть СПЦ рискует лишиться большинства приходов. Более 650 объектов, в том числе почитаемые в народе святыни, такие как Цетиньский монастырь Рождества Богородицы и монастырь Острог, оказались под угрозой передачи.
Поэтому духовенство местной епархии Сербской православной церкви во главе с митрополитом Амфилохием и призвало православную общественность всеми силами противостоять осуществлению планов правительства. Первые маленькие протестные акции встретили вялое сопротивление полиции. А теперь по воскресеньям, четвергам и церковным праздникам на протест выходит полстраны, и полицейские не вмешиваются. Такая массовая поддержка СПЦ — неожиданность не только для правительства, но даже для митрополита Амфилохия.
— Это чудо. Не в религиозном смысле — в самом очевидном, в смысле феномена: процессии из сотен тысяч людей не похожи ни на что кроме чуда. И когда мы их видим, то понимаем, что не можем проиграть. Но вопрос в том, что мы выиграем, что будет дальше.
Мы беседуем с писателем Николой Маловичем в его собственном книжном магазинчике («книжаре») в самом сердце старого города Герцег-Нови. Слева лестница к Часовой башне, справа каскад ступенек спускается к морю. Никола Малович — известный сербский писатель, а еще местный краевед, человек с круглой седеющей головой и орлиным носом. Только что, не скрывая удовольствия, он подписал мне экземпляр своей книги в русском переводе. Вместе мы пытаемся разобраться в происходящем в нашем маленьком городке — и во всей этой маленькой стране.
— У нас тут все запутанно, хотя немного похоже на Россию. Сербская православная церковь солидарна с президентом Сербии Александаром Вучичем, как РПЦ — с Путиным. СПЦ очень довольна линией сербского президента и не автономна от сербской власти. А здесь, в Черногории, сербская церковь автономна от черногорских властей. Однако черногорский глава СПЦ митрополит Амфилохий в оппозиции и к сербскому президенту, и — с недавних пор — к местному правительству тоже. И это очень странно, потому что митрополит Амфилохий в подчинении СПЦ.
Совсем рядом, за дверьми магазина, проходит финал спортивного состязания, детской «Скалинады». Дети бегут вверх по ступенькам на время. Герцег-Нови — город ступенек, а забег по ним — традиционный вид спорта, как теперь крестные ходы. Как раз у книжного магазина финиш; наша беседа то и дело прерывается, в микрофон объявляют имена участников.
— Сербский и черногорский режимы в сделке, в доле, это сотрудничающие власти.
Никола продолжает свою мысль:
— Народы Сербии и Черногории братские, они, по нашей поговорке, «как два глаза на одной голове». Но сегодня лидеры отстранили народы от власти, и теперь Мило Джуканович и Александар Вучич — сами эти два глаза на одной голове, хитрых глаза. Власти заключили дьявольскую сделку, они противопоставляют два народа друг другу, потому что политики могут выиграть от этой вражды — получить политические бонусы от разделения. И это порочный ход, потому что исторически мы, народ Черногории и Сербии, — одно целое.
Никола отхлебывает кофе, оценивающе изучает нас и продолжает.
— Если вы заглянете в исторические атласы и карты, у нас на Балканах было три разных сербских королевства — Сербия, Босния и Черногория. И Герцег-Нови, где мы сейчас находимся, был основан Твртко Первым, королем континентальных и прибрежных сербов. Когда Оттоманская империя завоевывала Сербию, наша страна оставалась островом свободы всего сербского народа — из-за гор, скал и защищенной береговой линии. И всего каких-то двадцать лет назад маленькая группа людей, возглавляемых Мило Джукановичем, умудрилась отделить нас от сербов и начать строить другую нацию! Другую идентичность, другую церковь — все якобы отдельное. Поэтому большинство населения в Черногории против этого. Вот главная причина массовых протестных маршей. Вот в чем суть происходящего, — говорит Никола.
Добавим, что у протестов есть еще связующее начало — духовные традиции, соединяющие православие и коренную балканскую культуру с ее родовым семейным культом. Родовое сознание здесь настолько органично вошло в христианство, что теперь культ предков неотделим от православного цикла. В каждой семье празднуется своя Слава, день святого — покровителя всей семьи. На сочельник возжигается ритуальный костер из дубовых поленьев, «бадняк» — это из культа предков, но часть Рождества. Священник окропляет костер вином, освящает ритуальный огонь, а собравшиеся от каждой семьи подбрасывают пучок дубовых ветвей, перевязанных лентой, похожих на фасции. И это воссылание молитв — одновременно поминовение предков.
А последний Бадняк 6 января собрал первый в году синхронный мощный митинг — по всем приходам священники объясняли волнующие события в стране, и каждый на свой лад. У нас перед костром и с огнем в глазах выступал молодой батюшка, выпускник философского факультета. Он в своей пламенной речи разъяснил клиру концепцию симулякров и симуляции. Дескать, вот там, на площади перед ратушей, — переделанный западный Санта Клаус и «джингл беллз», это симулякр; а у нас — настоящий святой Николай, и мы поем «Наша вера православна». Там симуляция, а тут все настоящее… Когда местный хор девочек запел эту песню, толпа дружно подняла руки и сложила пальцы для крестного знамения.
Своя Слава есть и у всего народа — это праздник святого Саввы. На это празднование в конце января собралось еще больше людей. И наконец, синхронизировав все приходы и селения, через неделю, 2 февраля, Черногория побила свой собственный рекорд, собрав на одновременный крестный ход почти треть населения.
Да, мы безумцы
Мы благодарим Николу, выходим из его книжного магазина, сворачиваем наверх и, пройдя под часовой башней, оказываемся на Беллависте, главной площади Старого города рядом с храмом архангела Михаила.
Священника этого храма, оказывается, тоже зовут Никола. Отец Никола просит подождать его за столиком в кафе напротив. Через десять минут появляется его огромная фигура в черном, рядом мальчишка лет десяти — внук, и женщина из попечительского совета — как выясняется, русскоговорящая, наша соотечественница Юлия. Она тут живет уже лет тридцать и работает риэлтором.
— «Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым». — Отец Никола решил сходу объяснить нам суть ситуации.
Между тем, говорит он, эти слова апостола Павла в недавнем времени мы услышали из уст нашего президента, Мило Джукановича. Когда он в своей недавней речи назвал наши крестные ходы, эти наши молебны — безумием, а нас — безумцами, вряд ли он знал, что говорит чистую правду, просто буквально цитирует апостола Павла. Церковь всегда не от мира сего! В таком контексте это абсолютная правда и ничего нового — все это было и у нас, и в России, и в других странах, со времен Французской революции длится эта борьба.
— Сейчас поясню, что я хочу этим сказать, — отец Никола заказывает эспрессо и возвращается к теме разговора. — Дело все в том, что и здесь, в Черногории, и в Сербии был с сорок пятого года коммунизм как идеология — и этот коммунизм никуда не исчез, он просто поменял форму, как, быть может, в чем-то и в России. Сейчас в Черногории у власти люди, которые позиционируют себя европейцами, демократами — а выступают против Церкви. Как может наш президент, некрещеный человек, основать свою церковь? Такого никогда нигде не было! Мне вообще с ним не о чем разговаривать! — отец Никола явно сердит на президента. — Этот новый закон не только антицерковный — он антиевропейский по своей сути, это и побудило народ выйти на молебны. Но, скажу вам, шествия наши мирные, никакой агрессии нет, хоть это и народный бунт в каком-то смысле, восстание. Притом на шествиях за все это время не было ни одного серьезного инцидента, очень мирно все проходит, вы представляете?
К разговору подключается риэлтор Юлия из церковного совета.
— И митрополит, и священники перед каждым крестным ходом, начиная с первого шествия, говорили всем: включайте свои телефоны, снимайте и записывайте. И любые попытки говорить что-то другое, кроме того что мы говорим, любые попытки провокации, перекрикивания политических лозунгов были сразу же сняты. Это с самого начала было исключено. Хотя попытки вообще-то предпринимались — например, в Никшиче.
Даже здесь, в Герцег-Нови, во время крещенских купаний футбольные фанаты зажгли красочные дымовые шашки. Для кого-то все это, возможно, было красиво, но священники сказали: «Вам на это благословение никто не давал. Это церковное мероприятие, и мы просим вас без благословения так больше не делать». Для кого-то это способ выражения своих эмоций — поют песни, стихи пишут или на стенах рисуют. Но церковь следит, чтобы не было политической окраски. «Божий закон» и «людски закон», как тут говорят, лучше разделять.
— Православие — религия радости, оптимизма, я так считаю, — вступает отец Никола, — и мы видим сейчас, как эта энергия народа набирает силу. Это изменение в духе народа, скорее всего, приведет к изменению и политической системы, хотя начиналось все иначе. Такой массовой мобилизации, такого примера в истории никогда не было — разве что в августе 1941 года, когда люди вышли на улицы Белграда, чтоб протестовать против соглашения с Гитлером, после чего пакт был разорван.
Мы спрашиваем: «А кто участвует в литиях, неужели только православные?» Оказывается, не обязательно.
— Люди не хотят останавливаться. Сейчас в этих шествиях — литиях, как мы их называем, — участвуют все. И многие неправославные вышли, чтобы нас поддержать. В Подгорице, Белом Поле и Беране в литиях участвует много мусульман, например.
— И еще, чтобы вы понимали, как выглядит крестный ход, лития, — добавляет Юлия. — На крестном ходе встречаются люди, которые не виделись несколько месяцев. Почему это? Соединение. Вы не виделись, вы встречаетесь, разговариваете и обмениваетесь энергией. Это просто как клуб такой огромный в офлайне. Люди встречаются и радуются. Это Фейсбук, только живой.
Тем не менее, несмотря на размер литии, вы уже выделяете людей. Мы же обычно ходим в церковь и здороваемся с людьми, которых знаем много лет. А тут вдруг оказывается, что нас много.
Ракия с серпантином
Юлия и отец Никола советуют нам незамедлительно отправиться в горную деревушку Жвинье; она находится недалеко, почти на границе с Хорватией, оттуда через пару часов двинется крестный ход — процессия будет спускаться по серпантину, чтобы ближе к вечеру встретиться в центре города с другими потоками народа, спускающимися из окрестных горных сел.
На главной площади полным ходом идет монтаж сцены и звукового оборудования: планируются выступление протестных ораторов из духовенства и концерт.
Мы приезжаем в Жвинье как раз в тот момент, когда лития трогается с вершины горы от Ильинской церкви. Церковь находится прямо на границе двух стран; кто-то из присутствующих шутит, что сейчас буквально стоит одной ногой в Евросоюзе.
Вместе с жителями деревни, несущими флаги и хоругви, мы проходим по извилистым скальным серпантинам. С горы открывается головокружительный вид на открытое море и вход в Боко-Которскую бухту, затейливую систему заливов, самый южный фьорд Европы, как тут говорят. Через каждые пару километров пит-стоп: прямо у дороги накрыт стол, участникам совершенно бесплатно предлагается выпить домашнего вина, ракии или сока; тут же и печенюшки, можно закусить баядеркой или наполитанкой. Хоругвеносцы опрокидывают по стаканчику сливовицы, и процессия движется дальше.
Безумный закон и горская гордость
Шествие проходит мимо дома нашего приятеля. Степан (настоящее имя он просит не называть), политолог и литератор, переехал в Боку из Москвы и уже пять лет живет в небольшом домике с оливковым садом. Мы решаемся зайти и уже через несколько минут пьем кофе по-герцеговински, с кусочком лукума. Хозяин, крупный лысый человек, принимает нас на маленькой уютной кухне, где мы все-таки помещаемся втроем. И говорим о злободневных событиях.
— Никто не верил, что этот закон вообще примут, потому что проект безумный. И я, честно, не понимаю, в чем тут выгода властям — они дополнительно раскололи общество, и, возможно, потеряли часть собственных сторонников. Всегда, знаете ли, есть такое болото, которому как бы пофиг, но сейчас даже инертное населению, горцы из деревень, всколыхнулись — ходят, бьют себя в грудь: «мы православные сербы».
Степан гладит серого пушистого пса, растянувшегося на подстилке рядом с буржуйкой. В этой части залива, в тени горы, температура всегда на несколько градусов меньше, приходится топить.
— И конечно, никакие деньги не могут выгнать на улицы такие толпы народу. — Степан развивает свою мысль: — В Герцег-Нови на прошлой демонстрации было больше десяти тысяч человек, а тут всего по городу с пригородом — тридцать! Получается, все взрослое население вышло. Кроме стариков и детей. Хотя многие были и с детьми. Дети тут святое, неприкосновенное, и то, что на последних шествиях больше детей и подростков, говорит о том, что даже инертная по образу жизни часть народа, немобильная, которая не может часто выходить на улицу, присоединяется к демонстрации — значит, их действительно что-то задело. Как сказал кто-то из местных священников, спасибо, мол, властям: благодаря им даже те, кто сидел дома и ни о чем не переживал, теперь знают, где они живут и чего хотят. То есть у этих людей появилась позиция! Обычно в этой части Балкан политика почти не касается частной жизни. Но тут определенно президента потянуло на какие-то реформы. Сначала запретили курить в кафе, а тут это была почти что традиция — можно сказать, часть культуры. Потом сделали полный выходной: закрыли все магазины в воскресенье, что многих возмутило. Ну а сейчас этот полный выходной и используют по полной: выходят митинговать по всей стране. И это все несмотря на то, что наш президент — долгожитель, уже почти тридцать лет у власти. Он восстал против Милошевича, и тот его не убил — Джуканович выплыл из этой ситуации, как-то договорился. Во время войны он принял беспрецедентные меры, например разрешил контрабанду, и люди выживали на этом. А вот сейчас президент чувствует себя неустойчиво, и… в общем много появилось знаков того, что у Мило (президента Джукановича. — «РР») дембельский аккорд.
На кухню заходят две маленькие собачки, Рюня и Семга, они тоже располагаются рядом с печкой.
— Это пока у него неприкосновенность как у лидера. Но если Мило Джуканович сложит полномочия, сразу появится куча людей, в жизни которых он сыграл неблагоприятную роль, и на него подадут в суд, вплоть до Гаагского трибунала. Здесь было около двухсот мусульманских семей, которые в девяностые во время войны по приказу центральных властей просто выдали сербскому ополчению — и те убили их на границе… Понятно, что власть замешана в военных преступлениях. — Степан подливает нам кофе. — У меня почему-то сложилось субъективное ощущение, что он достал немцев, которые давали займы и потеряли тут деньги, и они под него копают. Деньги исчезают тут под ноль, но в тюрьму никто не садится — по крайней мере, ничего не предпринимается для этого.
Степан добавляет поленьев в буржуйку.
— И здесь одну штуку нужно отметить: это не Россия, это Балканы. Это что значит? Здесь племенная система и горцы. Здесь горный закон. Здесь люди несвободу, касающуюся их жизни, терпеть не будут! Чтобы вот какие-то власти пришли и закрыли церковь — это невозможно, ведь тут уже посягательство на личную жизнь. Люди церковь воспринимают как часть своей личной жизни: она связана с родом, и это тоже очень важное отличие от России. Потому что в России это одна из многих форм общественной жизни — еще одна институция. А здесь — личное пространство. Закроют церковь, а как Славу, день святого покровителя рода, праздновать? А куда на святого Савву идти?! Это все такое безобразие, которое тут немыслимо. И на местном уровне это никогда не будет поддержано. Напряжение со стороны населения, думаю, не спадет, поскольку ничего не предлагается взамен. Купить надо как-то людей. «Давайте мы заберем церкви, а завтра вступим в Евросоюз» — это одно дело. А здесь — «давайте мы просто у вас заберем». Это безумный шаг власти! Здесь нет варианта силового решения вопроса, как в больших странах. Чтобы что-то подавить, нужно нанять внешние войска. А тут войск всего две тысячи человек, а полиции — три пятьсот. Плюс полиция своя, местная — она на стороне народа. Это касается всех мест, где какие-то волнения. И еще здесь в принципе невозможна ситуация, когда полицейский ударит женщину и останется анонимным. Ему это не сойдет с рук: тут все про всех знают все, и нереально скрыть следы, невозможно ничего утаить. Все родственники и знакомые. И в этом радикальное отличие от России и других крупных стран.
Мы прощаемся со Степаном и собаками и спешим в Старый город, чтобы застать митинг протеста и концерт.
Маргинальное обозрение
На главной площади закончили свои речи священники, прозвучало немало грозных реплик в адрес правящей власти, не обошлось и без критики в адрес НАТО и Евросоюза; некоторые ораторы вспоминали Косово и Боснию, религиозный дискурс мгновенно переходил в политический. Потом культурная программа: дети читают стихи, хор исполняет духовные песни. В какой-то момент, приблизившись к сцене, чтобы внимательнее рассмотреть выступление хора байкеров имени святого Василия Острожского, я замечаю своего старого знакомого Петара Кралевича, гитариста и концептуального исполнителя югославской «новой волны». Он аккомпанирует на гитаре огромному байкеру в кожанке с символикой клуба православных мотоциклистов. «Тамо далеко… тамо je Србиja», — хорошо поставленным тенором выводит гигант.
После концерта мы прогуливаемся с Петаром, он как будто пытается в чем-то оправдаться,
— Ты знаешь, я бы сюда сам не пришел, но меня попросили подыграть на гитаре, вот я и выступил. Все эти разговоры из серии «Сербия — мать едина» — не мое это… Вот моей тетке покойной нравилось все такое.
Петар явно хочет отмежеваться от происходящего.
— Я бы вообще себя не назвал каким-то богобоязненным человеком, я некрещеный, даже творческий псевдоним у меня был одно время Сатан Сверепович — это из моего цикла Альтерэговичи. Я тогда перевоплощался в разных персонажей, например Живко Мртв (зомби), Ветчин Колбасович, диджей Салат Звуков, много их еще было… Конечно, нужно уважать святыни. У всех есть свои святыни, этические, духовные, понимаешь, и без уважения тут никак.
Петар внезапно теряет серьезный настрой, начинает острить и играть словами.
— А пойдем в парк, — говорит он, — спросим у тех, кто там тусуется! Я их называю «литропопиты автофекальные брзинско-брзянские», они сейчас как раз там литургию служат.
Действительно, в единственном городском парке мы сразу натыкаемся на компанию молодежи с ящиком Заечарского пива; крафтовая революция сюда еще не добралась. «Литропопитами» оказываются местный репер, водолаз и садовник.
Репер-литропопит
Поздоровавшись, мы интересуемся их мнением о происходящем. Садовник Стефан говорит, что из принципа никогда не обсуждает темы религии, политики и национальности. Водолаз Желько солидарен с ним в этом, добавляя, что тут, на Балканах, это больные мозоли, на которые лучше не наступать. Репер и художник-граффитист Ворза (Небойша Радман)
, напротив, спешит высказаться. Ему лет тридцать на вид, черная борода, бейсболка.
— Ты знаешь, произошла одна позитивная перемена с недавних пор, когда люди завели этот обычай — ходить с иконами через город буквально каждый вечер. — Ворза бурно жестикулирует, как и полагается реперу. — Почти половина моих знакомых, которые бухали и бездельничали, теперь как бы очистились, присоединились к этим молебнам и наконец нашли себе какое-то занятие. Я считаю, лучше ходить по городу с хоругвями взад-вперед, чем сидеть дома, бухать ракию или наркотики принимать — в этом, конечно, большой плюс.
Хотя я сам сильно в этих шествиях сомневаюсь, если честно.
— Почему?
— Это все до дня выборов, я думаю. Ты же понимаешь, тут как — сейчас они ходят с иконами и выступают против власти и Мило Джукановича, а на выборах пойдут и как шелковые проголосуют за Мило!
— Почему?
— Как почему? Да потому что Мило дал им все: дал работу, сделал из сельской страны курорт. Поэтому они пойдут и все равно проголосуют за него — те же самые люди, что выходят на протесты. Но вполне возможно, что Мило пилит сук, на котором сам же и сидит, и его свалит первый же оппозиционный политик, который громче всех крикнет «Не дадим святыни». Тут Черногория, старик, тут все возможно.