Ярослав из деревни Заполье
В начале шестого утра поезд Санкт-Петербург — Великие Луки прибывает на платформу Сущёво, поселок Бежаницы. Меня встречает высокий мужчина с характерным псковским выговором. Ярослав из деревни Заполье — ударение на первый слог, — водитель Полистовского заповедника.
В дороге Ярослав рассказывает, что местные не сразу приняли заповедник — вот еще, приехали чужаки и указывают, куда можно ходить, куда нельзя. Но другой работы в окрестных деревнях нет — «так, кочегарка в сезон или сбор клюквы на продажу». Поэтому привыкли.
Из-под колес машины то и дело вспархивают птицы.
Орнитолог Оскар из Казани
Поселок Цевло — тот самый поселок комсомольских строителей. Сейчас здесь находятся база заповедника и гостевой дом. Рядом установлен стенд с картой заповедника и информацией об экскурсионных маршрутах. Все выглядит достаточно основательно. В штате заповедника всего 36 человек.
Уже рассвело, и я решаю прогуляться по деревне. Окрестности напоминают фильм «Кин-дза-дза»: где желтоватая, где серебристая, где почти белая от сухой травы луговина, по ней змеятся где дороги, где направления, вдоль них стоят многоквартирные дома — иные обитаемы наполовину, иные вовсе пустуют и руинированы. Частные дома, как правило, жилые. Во дворе почти каждого хозяйского дома существует какая-нибудь причудливая гравицапа на огромных колесах. Это каракаты — самодельные средства передвижения по болоту. Узкоколейка, построенная для торфоразработок в советское время, после закрытия проекта использовалась местными сначала по прямому назначению, затем как туристический аттракцион. Но, видимо, аттракцион надоел, и узкоколейку пару лет назад разобрали — теперь осталась только насыпь с мостиками.
Сотрудники заповедника рассказывают историю о том, как в 90-е в Цевло мошенники «ссылали» горожан, обманом лишенных квартир, как правило, сильно пьющих. Те, поблуждав по деревне, набредали на узкоколейку, садились около и принимались ждать электричку.
Электричка в Цевло никогда не ходила, узкоколейка с внешним миром никак не связана, она шла прямиком на болота. Ближайшая железнодорожная линия «большой земли» — в Бежаницах, около тридцати километров. Чем заканчивалось ожидание «ссыльных», мне выяснить не удалось.
Во дворе гостевого дома стоит болотоход — цивильный брат караката, и гэтэска, которая используется в основном для выездов на тушение торфяных пожаров.
В начале десятого на базу прибывают два инспектора заповедника и научный сотрудник Оскар, орнитолог.
Оскару двадцать шесть, это изящный человек с правильной речью. Оскар родом из Казани, татарин, после университета полтора года проработал в Центральном лесном заповеднике в Тверской области, затем перевелся в Полистовский, здесь работает третий год. Живет в Бежаницах вдвоем с женой — они снимают квартиру, аренду почти полностью компенсирует заповедник. На вопрос, каково в северо-западной глубинке после оживленной Казани, Оскар ответит: «Мы не особо социальные ребятки, иначе не переехали бы».
Тем не менее, когда я спрашиваю, каковы будут мои обязанности на кордоне, Оскар кривовато улыбается.
— Там, знаете, немного тоскливо. Поэтому я всегда стараюсь на этот весенний учет кого-то с собой... залучить.
Мужчины грузят в моторную лодку наши вещи, а лодку грузят на прицеп, который крепят к болотоходу. Машина тащит лодку на заболоченный берег Цевловского озера.
Уже в лодке мы вспоминаем, что забыли взять на складе пару болотных сапог для меня.
На лодке пересекаем Цевловское озеро, затем идем по каналу и по реке. Где-то через полчаса перед нами открывается сверкающее озеро Полисто. Птиц попадается немного — утки разных видов, чаще парами: кряквы, связи, стайки чаек. Один раз мы видим над водой скопу — редкую хищную птицу, единственного представителя своего биологического семейства. Скопа живет на водоемах и питается рыбой. Включена в Красную книгу России.
Инспектор Игорь с берегов Полисто
По прибытии в Ручьи мужчины сгружают вещи, чтоб облегчить лодку. Ручьи — когда-то оживленная деревня на берегу озера Полисто, в устье речки Осьянка. Со стороны суши она окружена болотами, проехать даже на спецтехнике через них можно только в конце лета и начале осени, да и то если лето было не очень дождливое. Весной и летом сюда добираются на лодках, зимой — на каракатах и снегоходах. В межсезонье связи с большой землей нет. Раньше около деревни был маленький аэродром, сейчас он не действует. Из связи, как заранее предупредил меня Оскар, «если залезть на дерево, можно поймать “Мегафон”». Так же на кордоне заповедника есть рация на экстренный случай.
На бережке, куда мы пристали, пришвартована лодка и стоит новая банька, около которой сложены свежие дрова. Вещи сгружают прямо на берег — чужого здесь не возьмут. Только пакет с продуктами покрепче завязывают от собак или иной живности.
Мы идем на лодке на другую сторону озера, в район заброшенной деревни Ухошино. Следов деревни с берега мы не наблюдаем. Оскар ловит в объектив здешних птиц. По возвращении я расспрашиваю инспектора заповедника Игоря о местной жизни.
— Никакой жизни, — говорит он. — Мертвые деревни. Как и по всей стране. Одна Москва скоро останется, Москва и москвичи.
Ругает торфоразработки — убили Цевловское озеро. Осушали пласты торфа, потом выяснилось, что для нужных целей торф не готов, ему еще много лет зреть. А озеро убили, зарастает. И Полисто стало мелкое, как блюдце.
Спрашиваю, почему так мало уток.
— Утки тоже уехали в город... тоже, наверное, хотят маникюр, педикюр, кофе в кофейнях, — шутит Игорь.
Браконьеров ловят в основном на клюкве. Раньше ловили по сто человек в год, сейчас меньше — около сорока. На охоте не ловят: дураков нет, очень большие штрафы. Недавно еще раз подняли. Убил лося, попался — и все, жизнь кончена, больше можешь не работать. Все равно все, что заработаешь, заберут.
Игорь на прощанье напутствует Оскара: ну вот, наловишь рыбы, поедите рыбы, если мяса захочешь — лося не бери, можешь вон Натахину собаку завалить, шашлык сделаете.
Ручьи находятся вне территории заповедника, на самой его границе, рыбачить здесь можно. Натаха — одна из двух последних жителей поселка. Второго зовут дядя Петя.
Наталья из Ручьев
Мы идем с Оскаром на учет птиц. Оскар замечает и фотографирует уток, гуся, чибиса, белую цаплю. Я замечаю еще одну скопу. Оскар ее фотографирует. По дороге поправляет колышки с номерами — это своеобразная сетка для привязки к местности передвижений полевых птиц, которыми занимается его коллега.
Кордон заповедника находится в простом деревенском доме, из которого вынесен почти весь традиционный интерьер, вместо него — пара панцирных кроватей и с пяток дээспешных лежанок. Окна почему-то затянуты черной нетканкой. Оскар объясняет, что это от сквозняков, но я сдираю нетканку. И без нее домик выглядит мрачновато. Одному здесь действительно…
Вечер солнечный, иду гулять по деревне. Несмотря на то что жителей всего двое, многие дома кажутся обитаемыми. Я про себя предполагаю, что Наталья и Петр переезжают из дома в дом. Когда я прохожу мимо дома с красной звездой и надписью «военное представительство», из калитки выходит хозяйка и зовет меня на чай. У ее ног вьется собачка, которую нам предлагали съесть, — молодой ягдтерьер с яркими, почти оранжевыми глазами.
Наталья — женщина из тех, о которых говорят «без возраста». Загорелая, подтянутая, с короткой стрижкой. Она заваривает мне чай в кружке, предлагает бутерброд, конфеты, клюкву и с ходу начинает расспрашивать о моих жизненных обстоятельствах — семья, работа, место жительства. Потом спохватывается: извините, что так на вас напала, мне тут не хватает общения, особенно женского. Отшучиваюсь: недаром у вас на доме висит табличка «военное представительство».
— Я же не всегда здесь жила, — немного обиженно говорит Наташа. — Родилась в Ленинграде, закончила Политех, работала экономистом на оборонных предприятиях — заводах «Краснознаменец» и «ЛМЗ им. Карла Либкнехта», в военной приемке контроля качества — «чтоб гражданские не обманули Министерство обороны».
Оттуда и табличка. На самом деле Наташа здесь никого не представляет, кроме себя. В Ручьях у Наташи жили бабушка с дедом, а она приезжала сюда летом. Была семья — муж и двое детей.
— А помните, — спрашиваю я, — интернет-сенсацию про кровожадных синиц, которые принялись убивать и поедать других, более мелких птичек? Может это быть правдой? — Для синиц это не редкость, — отвечает Оскар. — Но они почти никогда не поедают своих жертв полностью. Только выклевывают мозги
— А почему разошлись? — спрашиваю с заимствованной у собеседницы прямотой.
— Я ему изменила, — так же просто отвечает Наташа. — Как-то здесь на отдыхе встретила другого мужчину, из Смоленска, он приехал в Ручьи порыбачить. С мужем разошлась, и решили жить вместе с Серегой в доме моих бабушки и деда. В итоге он уехал, а я осталась.
В Питере у Наташи двое взрослых детей. Они звонят — когда есть связь — и присылают ей посылки в Цевло, откуда кто-то из местных или сотрудников заповедника переправляет их в Ручьи на лодке.
— Мы с Сергеем перебрались сюда лет шесть-семь назад, — говорит Наташа. — Сначала было неплохо, но постепенно изолированность стала сказываться на отношениях. А три года назад, осенью, Сергей подскользнулся во дворе и сломал ногу. Перелом был открытый, очень плохой. Повезло, что в это время в Ручьях находился сосед, который вообще-то живет в Бежаницах, но здесь у него тоже дом, он иногда приезжает. И он на каракате своем прорвался по болотам и отвез Серегу в больницу. Сергей после этого долго лечился, и на зиму я осталась одна. С того времени все и поменялось — он вернулся в Смоленск, теперь шлет оттуда посылки. Расстались мы или нет, я как-то до сих пор не пойму.
Собаку Наташи зовут Рич. Поскольку он охотничьей породы, с ним нельзя гулять на территории заповедника.
Вскоре на чай приходит единственный сосед. С ним молодой песик по кличке Белый — когда инспектор Игорь советовал нам на шашлык натальиного Рича, он еще не знал об этом варианте.
— Петр Владимирович, — представляется сосед.
Выпивает чашку чая, обсуждаем погоду и виды на урожай.
— Все целые дома в Ручьях хозяйские, — сообщает Наташа. — Кто приезжает на лето, кто на выходные, кто за клюквой, кто водку пить, кто просто сдает рыбакам.
Выходит, деревня не такая уж и мертвая.
После чая Наташа предлагает мне свои болотные сапоги.
Вечером в Ручьях очень тихо. Изредка голосят птицы, да время от времени слышен ветер над озером.
Синички-убийцы
Утром мы снова выдвигаемся к берегу озера. Птицы наиболее активны в течение часа после рассвета, но мы немного опаздываем к их завтраку и остаемся без своего. За нами увязывается Белый, возомнивший себя охотничьей собакой. Вскоре он вытаскивает откуда-то голую и сухую кабанью челюсть. Оскар тоже проявляет к ней интерес, какое-то время они конкурируют за челюсть, в итоге у Оскара в руках остается клык, у Белого в зубах — все остальное.
Проходим через деревню и некоторое время идем по луговине. Покрытая толстым слоем сухой травы, она пружинит, как хорошая подушка. Затем выходим к колее, которой сейчас образовалась промоина, стоит вода где-то до полуметра, притом что нынешняя весна на редкость сухая. Кто же ездит на машине в поселке, в который по суше на колесах можно попасть разве что в конце лета?
— Это рыбаки, — объясняет Оскар. — Давным-давно неведомым науке способом закинули сюда машину и ездят на ней туда-сюда.
Промоина ведет к озеру, вода чистая, на дне красно-золотистая торфяная взвесь. По воде идти гораздо легче, чем по лугу. Белый шуршит в тростниках. Оскар сетует на ветер, что пес загнал птиц в укрытия, и фотографирует кроншнепа, выпь, ястреба-перепелятника высоко в небе, аиста над деревней, болотного луня над полем.
Ветер гудит над озером, словно по воздуху движется огромный железнодорожный состав. Оскар исследует остатки обеда какого-то хищника — буквально вывернутую наизнанку, полусъеденную лягушку. Мимо проносится стайка мелких птиц.
— А помните, — спрашиваю я, — интернет-сенсацию про кровожадных синиц, которые принялись убивать и поедать других, более мелких птичек? Может ли это быть правдой?
— Для синиц это не редкость, — отвечает Оскар. — Правда, они почти никогда не поедают своих жертв полностью. Только выклевывают им мозги.
На обратном пути видим рыбачью лодку в устье речки. На той стороне уже заповедник.
Баня и былое
Наутро мы выходим с рассветом, но природа не торопится вознаградить нашу пунктуальность. С приближением к озеру над водой взлетает стайка кроншнепов; также видим пару уток и слышим ворона в кустарнике за деревней. С противоположного берега, на котором начинается заповедник, доносится бульканье тетерева. Поле вдоль озера тут и там перекопано кабанами.
Сегодня Наташа топит баню и пригласила меня, Оскара и Петра Владимировича — то есть практически всю деревню. Еще вчера в Ручьи приехал сосед из Бежаниц с товарищем, но они сегодня с утра ушли в лес на поиски сброшенных лосями рогов. Рога покупают по 800–1000 рублей за килограмм, украшение матерого самца может потянуть на десять кило. Для жителей Псковской области это серьезные деньги.
Баня — тот самый новый сруб на берегу Осьянки. Воду в бак Наташа носит ведром. Из парилки мы с Наташей бегаем окунаться в речку. Вода холодная и будто слегка маслянистая от торфяной взвеси.
После бани идем к Наташе выпить чаю и полбутылки скотча, который я привезла с собой. Скотч заедаю клюквой, курагой и сушеными яблоками, а еще Наташа приготовила горячие бутерброды.
— В межсезонье, когда нет связи с большой землей, особенно тоскливо, — рассказывает Наташа про жизнь деревни. — Сколько продлится это время, заранее сказать никогда нельзя: осенью — до того, как озеро встанет, весной — до момента, когда оно вскроется. Как живем? Запасаемся заранее крупой, макаронами, растительным маслом, домашние заготовки есть, и переживаем как-то. Иногда смотришь телевизор, и показывают там колбасу или как люди мороженое едят — и сам не замечаешь, как уж полный рот слюны. Когда нет возможности, особенно хочется, вы знаете.
Раньше-то здесь повеселее было. Вот у дяди Пети было два товарища — Коля и Тимоха. Второй был отсидевший мужик с пудовыми кулачищами и в обращении очень простой. Так, завидев женщину без мужика, он сразу же предлагал ей свои интимные услуги. Без рук, но запросто, наудачу. И вот как-то приехала ко мне подруга из города, с мужем. Тогда еще и мой был при мне. Мужчины пошли на рыбалку, а мы сидим, болтаем. И вот подходит Тимоха и этой Тане говорит: *** хочу. Таня не сплоховала, отвечает — как же я буду с тобой, ты вон грязный какой. Я, может, и грязный, но ***-то у меня в чистоте!.. — говорит Тимоха.
— А что дядя Петя? — интересуюсь я таинственным односельчанином.
— А у дяди Пети когда-то, до Белого, уже была собака. Проказливая, но очень преданная — все время с ним ходила, а как Петр Владимирович напьется и валится у обочины, она рядом с ним валилась на спину, кверху лапами. Так вдвоем и лежали. При этом тащила все что ни попадя. И вот как-то приезжают мужики из Бежаниц, на охоту. Налили дяде Пете чуток, а он и говорит: Сань, пристрелил бы ты мою Жучку! Сил нет, какая вороватая псина. Саня ему — дядя Петя, ты уверен?.. Конечно! Совсем достала. Пристрели.
Ну, тот и пристрелил. Потом дядя Петя у меня в саду пьяный валялся и выл. Я вышла, говорю ему: «Что ты воешь, иди домой». Он мне: «Горе! Жучку мою убили».
А Тимоха погиб так: как-то раз они с дядей Петей и еще одним местным приятелем пошли на лодке с той самой рыбачьей стоянки Полисто в Ручьи. Шли на веслах. Был октябрь-месяц, лодка была тяжелая — закупили на зиму круп, макарон и спирт. В дороге грелись им и что-то не рассчитали. У Тимохи в лодке стало плохо с сердцем. Дядя Петя и второй товарищ пошли пешком по воде к берегу. По дороге приятель утонул. Дядя Петя выбрался на берег к заброшенной деревне Чилицы в нескольких километрах от Ручьев, перекантовался там в пустующем доме и утром добрался до людей. Тимоху после нашли в лодке, мертвого.
А дядя Коля как-то выпил и пошел дрова колоть. Упал и умер.
Наташа показывает мне своего рода деревенскую стенгазету — лист ватмана, на котором изображены обитатели деревни со смешными подписями: дядя Петя, серьезный мужчина Алексей по кличке Царь, а также Коля и Тимоха, еще живые.
Мы идем гулять по деревне. Наташа говорит, что ее дед был председателем колхоза в Ручьях, когда здесь был колхоз. Показывает мне, где находились колхозный коровник, кузня, конюшня, почта, магазин, клуб. Прогулка вскоре начинает напоминать путешествие по виртуальной реальности. Сейчас от всей этой инфраструктуры осталась старая водонапорная башня и кирпичные столбы на месте коровника.
«В начале девяностых власть, считай, отсюда ушла. И каждый стал тащить из общего, что ему надо. Сельчане ссорились: мой отец, мол, всю жизнь работал в кузне, поэтому наковальню не трожь, она моя! А мой был трактористом, так что на трактор не зарься! Так и поделили колхозное наследство».
Заворачиваем на бывшее летное поле.
— Вот здесь будочка стояла, — показывает Наташа, — в ней сидела местная радистка Кэт. А самолет вот сюда садился, где теперь кустами заросло.
Доходим до дома Петра Владимировича, Наташа предлагает его навестить. Дом дяди Пети, в отличие от дома Наташи, темен и суров, хозяин сидит за столом и крутит папиросы из табака, который выращивает сам. Петр Владимирович не в духе — он заметил у Наташи дома бутылку из-под скотча, которым его не угостили.
Идем обратно по тропке, что угадывается в прошлогодней траве по цепочке лужиц — единственной деревенской улице.
— Сейчас сложно поверить, — говорит Наташа, — но мое детское воспоминание — я качусь по этой улице на велике, и вокруг желтая пыль столбом.
Петр Владимирович
Привычно уже выходим незадолго до шести утра. День тихий, прохладный, пасмурный. На берегу Осьянки бегают несколько трясогузок и сидит пуночка, которая очень радует Оскара. Пуночка — пролетная птица, сейчас направляется на гнездовье в тундру. Последний раз пуночку видели на пролете в заповеднике много лет назад.
Я привлекаю внимание орнитолога к голосу какой-то птицы в кустарнике. Мы двигаемся в ту сторону, безуспешно — видим только обычную даже для города большую синицу и пару скворцов.
— Скворец копирует песни любых птиц, которые ему понравятся, — утешает меня Оскар. — Даже один скворец может создать иллюзию видового разнообразия.
За рекой слышны голос ворона и басовитая песня выпи — будто кто-то дует в пустую бутылку. Чуть дальше в лесу тетерева устроили настоящий майдан. Но все это за речкой, на территории заповедника. Мы стоим очень близко от праздника, но можем его только слышать.
На прощание над тростниками показывается болотный лунь.
Петр Владимирович родом из Великих Лук, два раза посидел «за пирожок», то есть за какую-то мелочь. Потом батрачил на рыбацкую бригаду, которая обосновалась чуть южнее по берегу. Там его увидел местный когда-то житель Алексей, который давно уехал в Москву, но держит в поселке два дома. Его здесь с почтительной иронией кличут то Царем, то Барином.
Барин Алексей выкупил дядю Петю у рыбаков и оформил ему прописку в одном из домов, чтобы тот жил и приглядывал за имуществом.
— Полагаю, это уже последняя для него гавань, — буднично сказала Наташа.
Дядя Петя пьющий, несмотря на всю трудность в поддержании этой дурной привычки на кордоне среди болот.
— Все, кто приезжает сюда с выпивкой, ему наливают, — сообщает Наташа.
После обеда захожу к Петру Владимировичу. У меня еще осталось немного скотча во фляжке.
— Ноги болят, потому и пью, — говорит дядя Петя.
— Давно не пил, — жалуется.
Мой скотч ему на один зуб.
— Ну, да завтра пятница, народ приедет, напьюсь.
На прощание Петр Владимирович дарит мне еще пакет рыбы — подлещиков и огромного язя. Заметив, что я фотографирую чехонь, что сушится у дома, снимает с веревки пару рыбин и протягивает мне: в Питере довялишь. Оглядывается по сторонам — чем бы еще меня одарить. Я тороплюсь проститься, пока дядя Петя ничего не высмотрел и не подарил мне, например, дом.
***
Сегодня температура упала до настоящих заморозков — замерзли не только лужи, но и речка Осьянка вдоль берега. В самом начале утренней вылазки видим орлана-белохвоста. На обратном пути прямо из-за плеча Оскара вылетает пуночка. За рекой слышны тетерева и выпь.
Собрали вещи, ждем моторку. В ожидании лодки и шум ветра, и закипающий чайник становятся похожи на звук мотора. Оскар, насколько я успела его узнать, человек немного меланхолического склада, но сейчас, кажется, еще и хандрит. Я предполагаю, что это вызвано скудостью наших наблюдений.
— А как потом будут использованы эти данные?
— Каждый заповедник ведет так называемую «Летопись природы». Один год — один том. Данные накапливаются. К ним может обратиться любой исследователь, сделать выводы, возможно — открытие, существенное для науки.
Оскар работает в Полистовском с февраля 2017-го — а это слишком малый срок, чтобы делать какие-то выводы. Для того чтобы их сделать, возможно, понадобится целая жизнь. Но, скорее всего, они пригодятся какому-нибудь другому исследователю.
— Малая численность водоплавающих на этом учете, — говорит Оскар, — может быть вызвана резким похолоданием и перерывом в пролете птиц. Но это неточно. Нужно сопоставить.
Я немного завидую его спокойствию и уверенности в собственном деле. Когда-нибудь он или другой исследователь на основе данных весеннего учета птиц сделает открытие, существенное для науки. Пока же Оскар включает на ноутбуке песню I see fire из фильма «Хоббит». Вообще я за эти пять дней отметила, что при разнице возраста в пятнадцать лет у нас похожий плейлист.
Наташа перед отъездом просит меня прислать ей бумажных книг почитать — нашу и еще какие-нибудь.
— Только не фантастику, не женские романы и не Беккета.
Автор «В ожидании Годо» так парадоксально точно близок к тому, что я здесь вижу, что его присутствие, пожалуй, действительно было бы избыточным.
В двенадцатом часу утра на моторке приезжают два инспектора, оба Димы. Часа полтора идем на лодке до Цевла. Вспоминаю слова Наташи о том, что местные мужики себя не жалеют, а еще о том, что озеро почти каждый год кого-нибудь берет: «Лет тридцать назад, я была еще первый раз беременная, пошли люди в сильный вал от Ухошино, на работу им надо было, и они подумали — вал, не вал... на работу надо. Целой семьей пошли, семь человек, дети. Лодку перевернуло, шестеро утонули, один мужчина выплыл, но после повесился...»
— А часто ли тонут на Полисто? — спрашиваю, перекрывая ветер, одного из Дим.
— Да вот, который год не берет никого, — отвечает он.
Рулевой снайперски попадает в просвет меж тростой, обозначающий начало реки Цевла; на ее берегах видим уток, тетеревов, скопу с рыбой в когтях.
Кордон Ручьи на озере Полисто, Псковская область, 2019 год, апрель
Отрывок из романа «Сад запертый»
«…Вадим родился во Пскове в семье инженеров, в самую что ни на есть застойную зиму начала восьмидесятых. Отец обслуживал ракеты стратегического назначения, мама работала в ящике, жизнь была немного скучна, но при этом комфортна. Так продолжалось года до девяностого, когда он уехал на каникулы к деду Миколаю и бабке Ольге в деревню Захолустье, по-местному, по-пскопски — с ударением на первый слог. Название это в давние времена означало всего лишь местоположение за мелколесьем, но к концу двадцатого века уже полноправно имело оба значения — в старинной деревне, окруженной, как многоголосьем, такими же чистыми и древними именами: Палицы, Шерёги, Заплюсье, Заполье, Большие Льзи, Староверский Луг, урочище Могилки и деревня Мышка, остались жилыми лишь два дома — изба Миколая Васильевича Терешонка и его хозяйки и еще одна, куда соседская семья наезжала на лето. Захолустье стояло на речке Мшанке, через которую был перекинут легкий деревянный мостик, с другой стороны к нему подступало огромное болото, полное ягод, грибов и птиц; все лето оно распространяло свежий, резковато-аптечный запах мхов и багульника. В советские времена на болоте — самом обширном в Европе — велись торфяные разработки, отгрохали несколько промышленных корпусов и узкоколейку. Километрах в пятнадцати ветшал поселок комсомольских строителей — пятиэтажки посреди леса, котельная, жилкомбинат. Большинство квартир были необитаемы, батареи в них спилили на металл, потом дошла очередь до драг, торчащих посреди торфяников, словно эхо постапокалипсиса. Неприкосновенность была признана только за узкоколейкой, которую местные ценили и берегли по возможности — по ней бегали самодельные дрезины. Они, да еще каракаты — гражданские автомобили от “запора” до “газели”, поставленные на шасси с огромными колесами, были главным средством передвижения в этих заповедных краях».
(«Сад запертый» Наталия Курчатова и Ксения Венглинская. Москва, «Пятый Рим», 2018 г).