Надгробие с надписью «РАН» у стен Госдумы – это, конечно, символ-преувеличение. Большинство страхов и опасений ученых из-за этой реформы связаны не столько с текстом закона как таковым, сколько с тем, что в нем не написано: непонятно – кто, зачем, с какой целью эту реформу проводит и почему так уж понадобилось ломать через колено научное сообщество. Пустота этого закона, а не его содержание вызывают наибольшие опасения.
Скорость же принятия закона объясняется, скорее всего, не всесилием реформаторов, а, наоборот, опасением, что «окно возможностей» закроется. Согласно летнему опросу «Ромира» о доверии к разным общественным институтам в России, именно РАН граждане доверяют больше всего (67%), далее следует РПЦ (66%), чуть меньше президенту (63%) и армии (61%). То есть если бы ученым удалось объяснить гражданам, что речь идет не о ведомственной мелкой реформе и бодании между бюрократами, а именно о науке, то «тронуть РАН» оказалось бы совершенно невозможно без того, чтобы не вызвать массовый гнев не только сообщества ученых, но и общества вообще.
Что произошло (по закону)
Главная инновация – переподчинение научно-исследовательских институтов (по крайней мере, центральных академий) некоему несуществующему правительственному агентству. И это – самый принципиальный вопрос. Кто именно, на каких основаниях будет принимать решения о закрытии-открытии, финансировании и выдаче госзаданий в сфере науки – непонятно.
Опасения сообщества ученых основаны не на том, что в РАН управление институтами было устроено идеально (увы, нет), а на том, что за пределами большой академии управление часто устроено еще хуже. В последние годы расходы на науку и инновации все время росли, но при этом результаты в целом печальны. Реформы вузов привели к административному укрупнению, а не к росту инициативы и научного творчества, результаты работы «Роснано» неоднозначны, а про «Сколково» вообще ничего не ясно.
Хуже всего с неакадемическими центрами – тот же Курчатовский институт, который стал примером одновременно и плохого управления, и непрозрачного (растущего) финансирования, и самой дикой семейственности. Институт теоретической и экспериментальной физики (ИТЭФ), перешедший под управление «Курчатника», переживает настоящую управленческую катастрофу.
Значит ли это, что все НИИ постигнет судьба ИТЭФ после принятия этого закона? Конечно нет, это будет полем битвы и борьбы научного сообщества и бюрократии на ближайшем этапе.
Второе важнейшее следствие – ослабление влияния, значения и административной силы самой РАН. На это направлены и пункты о слиянии академий, и лишение РАН управленческих функций. Но и здесь борьба за усиление общественного влияния и академиков, и других организаций ученых будет продолжаться.
Какова логика реформ
Принятый закон – вообще не про науку и тем более не про развитие и прогресс. Эта реформа, как большинство наших реформ, имеет своей задачей дальнейший контроль над бюрократией и денежными (и прочими) ресурсами. Ничего выдающегося по сравнению с тем, что происходит в других сферах управления в стране, сейчас не произошло. С одной стороны, есть магистральная линия всех «реформ» последних лет – это выстраивание административной вертикали, то есть прямого контроля над всеми независимыми источниками административного влияния. В начале 2000-х государство боролось за контроль над «Газпромом», олигархами и регионами, в последнее время дело дошло и до РАН. Академия именно потому, что граждане в массе видят ключевой смысл страны в науке и прогрессе, удерживала относительную административную самостоятельность дольше всех, но зато и никогда не была приоритетным получателем ресурсов.
Тренд на тотальный контроль особенно актуален в связи с тем, что наконец после борьбы и споров, похоже, решено, что с кризисом будут бороться, не пытаясь интенсифицировать рост и программы развития, а путем сокращения бюджетных расходов (минимум на 5%), о чем недавно заявил министр финансов и что было вроде бы поддержано Путиным. Страна сейчас видится руководством государства как находящаяся в круговой обороне, и поэтому решено аккумулировать ресурсы для ответов на разные неожиданные вызовы и угрозы. Что за вызовы и ответы – пока неясно, но наука тут, в общем, ни при чем.
Что касается техники и содержания реформ, то никаких новых идей у центральной власти со времен разработок реформы бюджетных расходов, придуманных (коряво заимствованных) реформаторами еще в 90-х – начале 2000-х, нет. Академия для реформаторов – это то же самое, что «красные директора» времен приватизации, то есть враги, остаток СССР, мешающий победе рынка и либерализма. Недаром реформу поддерживает (по крайней мере, не осуждает) большинство либеральных экономистов, включая патриарха Евгения Ясина, чье выступление в поддержку реформы на «Эхе Москвы» без слез и содрогания слушать было невозможно. В этой картине мира министры типа Фурсенко и Ливанова – верные гайдаровцы. Ухудшающим фактором всегда было то, что «академическая» экономическая наука зачастую была в оппозиции к реформаторам, и это касается не только оставшихся советских карьеристов от экономики, но и настоящих ученых, например, академика Виктора Полтеровича.
Именно поэтому и многие из протестующей общественности не увидели в протестах ученых союзников – они, мол, за академию, а значит, за «совок». Это абсурдно, но такова извращенная инерция нашей политической полемики. Поэтому, как бы ученые ни фыркали (они же в большинстве люди свободные, открытые миру, не за «дело Ленина-Сталина»), активно и деятельно поддержали их протесты только коммунисты.
Что произошло (политически)
Но само противодействие реформе уже вызвало политические изменения, способные преодолеть унылую инерцию нашей политики. А именно: произошло политическое пробуждение научного сообщества, не академической бюрократии, а именно ученых. 74 академика, заявившие о выходе из РАН в случае принятия недопустимой реформы, – это выдающиеся ученые, а сам факт консолидированной политики многих выдающихся ученых – не может не быть фактором политики.
На протяжении двух десятилетий на фоне распада и недофинансирования, увлечений всяким мракобесием в обществе немногие ученые, которые смогли продолжать активную исследовательскую деятельность на родине, были заложниками унылых споров между двумя бюрократиями – академической и министерской.
С средины 2000-х ситуация начала медленно улучшаться: росло финансирование, народ отчасти бросил эзотерику и снова полюбил читать про науку, возникла из пепла научная журналистика и научно-популярная литература, начали возникать независимые сообщества ученых, критикующие и ту и другую бюрократию и выступающие за честные правила игры в отрасли – например, за прозрачное конкурсное финансирование проектов. И даже что-то началось, например, первые мегагранты были выданы более-менее прозрачно и удачно. Один из ярких примеров таких сообществ – это круг газеты «Троицкий вариант – наука». Накопленная критика академии внутри научного сообщества была гораздо сильнее, чем неумелые поделки пиарщиков, лепивших заказные сюжеты и тесты «против РАН».
Сейчас, кроме этих небольших сообществ ученых, появляется большое и влиятельное сообщество – это и круг академиков-отказников, постоянно действующая Конференция научных работников, Общество научных работников (ОНФ), чрезвычайно активны сообщества в региональных академиях, прежде всего Сибирском отделении РАН.
И это – политический фактор, который нельзя уничтожить никакими реформами просто потому, что он существует не в административной системе. Он также не может быть «упакован» по партийной (провластной или оппозиционной) или любой другой линии. Эта политика не про то, какой именно бюрократ или харизматик выступит с танка или с мавзолея, а про содержание развития страны.
Что дальше (наука)
Во что может быть конвертирован этот новый политический ресурс? Очевидно, и, во-первых, в настоящую деятельность по построению науки и научной среды. Здесь накоплено много тезисов: и про устройство нормальных конкурсов, научную экспертизу, построение карьерных возможностей для активных ученых, про то, как различать настоящую науку и туфту. Есть там и противоречия, но, на мой взгляд, обсуждаемые.
Сейчас важно научному сообществу выработать требования к сфере науки и технологий вообще – не только про академию, но и про университеты, прикладную науку, связи науки с промышленностью и бизнесом. Эта работа была начата на Конференции научных работников, но формат не предполагал планомерного и критического обсуждения тезисов и проектов, разговор был сосредоточен на рассмотрении конкретного закона, поэтому программные тезисы получились невыдающимися по силе, а это надо бы сделать.
Что дальше (политика)
Но политическая позиция не может быть отраслевой, только про науку. Научно-технический прогресс не может быть организован исключительно в рамках узкой темы финансирования и организации научных исследований. Понятно, что в части организации науки могут быть очень конкретные и профессионально разработанные тезисы, по другим направлениям – более общие, но содержательные принципы. Любое влиятельное сообщество должно иметь тезисы о стране (как должна быть устроена экономика, технологические инновации, промышленное развитие), объяснять гражданам, в чем смысл и цель политики в России.
Политика – это в том числе процесс поиска союзников в производственном бизнесе, деятельной бюрократии, среди других профессиональных групп и, конечно, в обращении к большому обществу, которое, как мы видим из опросов, готово поддерживать научный прогресс, если ученые смогут объяснить стране, что они делают и чего требуют.
Многие свободные СМИ, насколько я понимаю, готовы выступать на стороне реальной российской науки и быть голосом «сил прогресса» вообще, помогать в организации экспертного обсуждения и диалога с обществом. Иными словами, это предложение союза. Свободные СМИ, вероятно, не самый сильный союзник, но тоже могут пригодиться.
Материал опубликован на сайте «Русский репортер»